Понятие «говорить за жизнь» исключительно российское, и саму эту процедуру мы просто обязаны запатентовать как русский национальный духовный обряд. Для его совершения требуется: кухня (пусть даже и тесная), водка, чай (холодный тоже годится), колбаса, русские люди, время далеко за полночь, пара-тройка «проклятых вопросов». Потребность выговориться в кругу друзей сродни психотерапии. И платных психологов нам, получается, не надо. Мы сами себе психологи, заодно и философы, и исповедники. Иностранцы, посещающие Россию, неизбежно отмечают этот феномен («Характерной российской особенностью являются кухонные посиделки допоздна и разговоры «за жизнь»), стать частью которого им не позволяет здоровье: слишком много водки и ночного времени тратится на ритуал.
Оказавшись в иммиграции, русский человек тоскует по разговорам «за жизнь» так, что начинает из всего городить кухню – то есть он создаёт клубы. Взять Прагу. Каких только клубов нет! Начиная от предпринимательского и заканчивая русскоговорящими мамочками в Чехии. Чуть ли не каждый новоприбывший привозит с собой и идею клуба. Мы с друзьями скромно насчитали 12, но их в действительности гораздо больше. Пыль клубом стоит от клубной деятельности. Классический пример – пятничное пиво «ПРАГматиков». Это ли не кухня по всем канонам? – свои люди, алкоголь и разговоры. Главное, чтоб было душевно. И хотелось ещё.
Если к классическому «кухонному рецепту» добавить гитары и песни, получится уже «квартирник» (и такая вещь в Праге распространена) или культурная тусовка. Последний такой вечер, на который попала и я, прошёл 28 января и был посвящён годовщине смерти Иосифа Бродского – имя поэта давно стало маркером, определяющим культурно своих и культурно чуждых. Пражские иммигранты собрались в ресторане Курочкиных на Малостранской площади – место это в последнее время стало культурной площадкой для вечеров, проводимых цветаевским обществом. Помнится, там же слушали мы песни Алексея Захаренкова – питерского гостя, владельца издательства «Вита Нова», посетившего Прагу в конце года с культурно-дружеским визитом.
По факту – обычный ресторан, а по сути и духу оказалась опять-таки классическая кухня: было тесновато, говорливо, угощали (именно угощали) пельменями с водкой и песнями со стихами, бегали-играли дети. Пельмени, к слову, были ручной работы, изготовила их Галина Борисовна Ваничкова – председатель цветаевского общества, а по сути – родная душа всей честной компании. Пельменям её аплодировали не менее, чем песням на стихи Бродского в исполнении Николая Якимова и Евгении Логвиновой. Водке не аплодировали, но очень хвалили, особенно «кориандровку» – тоже фирменная оказалась. И вот так за разговорами, за водочкой с пельменями, за песнями провели типичный русский вечер, хоть и Прага простиралась «за бортом».
В стремлении создать, куда бы мы ни приехали, русскую среду обитания – вечную кухню, – наша сила, так мы распространяем русский дух, которым заражаем и местных. Помнится, устроили мы как-то у меня «квартирник» – Митрич был в духе: пел и играл всё подряд, от Шевчука до своего собственного. Заворожённо слушали чешки – подружки мои, ушли в слезах, потрясённые, не вру, ей-богу. Чешка, сейчас вынашивающая мою внучку, объясняя сие явление, сказала: «Вы, русские, очень хорошо поёте. Вы особенно поёте. Вы открываете каждую душу и входите в неё так просто». «Как к себе на кухню», – добавила бы я.
Наталья Скакун
Отрывок из рассказа Сергея Довлатова, «Иностранка»: найдите 10 сходств с пражской иммигрантской средой:
«Мы – это шесть кирпичных зданий вокруг супермаркета, населённых преимущественно русскими. То есть недавними советскими гражданами. Или, как пишут газеты, – эмигрантами третьей волны.
Наш район тянется от железнодорожного полотна до синагоги. Чуть севернее – Мидоу-озеро, южнее – Квинс-бульвар. А мы – посередине. 108-я улица – наша центральная магистраль.
У нас есть русские магазины, детские сады, фотоателье и парикмахерские.
Есть русское бюро путешествий. Есть русские адвокаты, писатели, врачи и торговцы недвижимостью. Есть русские гангстеры, сумасшедшие и проститутки.
Есть даже русский слепой музыкант.
Местных жителей у нас считают чем-то вроде иностранцев. Если мы слышим английскую речь, то настораживаемся. В таких случаях мы убедительно просим:
– Говорите по-русски!
В результате отдельные местные жители заговорили по-нашему. Китаец из закусочной приветствует меня:
– Доброе утро, Солженицын! (У него получается – «Солозениса».)
К американцам мы испытываем сложное чувство. Даже не знаю, чего в нём больше – снисходительности или благоговения. Мы их жалеем, как неразумных беспечных детей. Однако то и дело повторяем: «Мне сказал один американец...» Мы произносим эту фразу с интонацией решающего, убийственного аргумента.
