21 августа 2014 года в 18:00 в пражской галерее Нади Ровдеровой Art in box (Dům v Kisně, Perlová 3, Praha 1 — Staré Město) откроется выставка французского художника Ярослава Горбаневского «Ярослав Горбаневский: 1968—2014 гг. — запечатлённая память». Автор экспозиции — сын советской диссидентки, русской поэтессы и правозащитницы Натальи Горбаневской.
Нарочно разыскала старый телефон, на диктофон которого мною были записаны две беседы с Натальей Евгеньевной Горбаневской — диссиденткой, правозащитницей, поэтом. Я готовилась к интервью с сыном покойной Натальи Евгеньевны — художником Ярославом Горбаневским, первая встреча с которым должна была произойти там же, где состоялась последняя встреча с его матерью — в языковой школе с правом приёма государственного экзамена Czech Prestige. Это директор школы Зденек Окунек осенью прошлого года организовал визит Натальи Евгеньевны Горбаневской в Прагу, который смело можно назвать триумфальным. Наталья Евгеньевна была принята «в верхах» — беседовала с президентом страны, министрами и политиками. Карлов университет наградил её медалью, её приглашали на телевидение, на встречи. Она была нарасхват. Будто Прага спешила отблагодарить свою маленькую храбрую защитницу, в 1968 году не побоявшуюся выйти на Красную площадь с плакатом «За вашу и нашу свободу», с детской коляской против танков, оккупировавших Чехословакию. Спешили не зря. В ноябре прошлого года Наталья Евгеньевна скончалась. А у меня на диктофоне — её живой, немного уставший голос, смех… Следующая запись — интервью с её сыном, получившим школу и Прагу в наследство от дружбы. Языковой школе Czech Prestige вскоре предстоит стать школой имени Натальи Евгеньевны Горбаневской. Процедура переименования уже начата.
— Как вы отнеслись к тому, что имя вашей матери будет носить пражская школа?
— Это меня совсем не удивило. Я знал, как Зденек принимал мать, я знал, какая это была удачная поездка, я знал, как мать была счастлива во время своей последней поездки в Прагу. И потом Зденек, можно сказать, вошёл в нашу семью. И то, что он решил назвать школу именем матери, было совсем неудивительно. Хотя я сам об этом никогда бы не подумал... называть.
— А улицу? Пароход? Звезду?
— Ну разве что звезду. Сам факт того, что что-то назовут именем матери, не вызывает у меня никаких особенных чувств. Ко всему официальному я равнодушен. И думаю, что это качество я как раз от матери и унаследовал. Другой разговор, когда именем матери называется школа, и школа эта Зденека, и Зденек — наш близкий друг. Событие сразу приобретает другой оттенок — человеческий. И потому мне приятно.
— И теперь языковая школа будет выпускать диссидентов… (Посмеялись.) Какими вы видите выпускников школы имени Натальи Горбаневской?
— Диссидентов выпускать нельзя. Диссиденты — люди очень разные. Вот и в школе пусть будут разные молодые люди. Весёлые, любознательные, европейцы и патриоты своих стран одновременно. Хорошо бы им знать историю моей матери, её страны, истории людей, её окружавших, стран, с которыми она была связана. А это не только Советский Союз, но и Польша, Франция, страны социалистического блока. Она дружила с разными людьми из разных стран — и с немцами, и с вьетнамцами. При этом сама она была русским человеком, погружённым в русскую культуру, язык. Это было очень важным для неё. Но это ей не мешало, не ограничивало её. В последние годы она была гражданкой Польши, а вот французское гражданство, на которое имела право после многих лет, прожитых во Франции, не взяла… «Вот было бы парижское!» — говорила она. Парижское она бы взяла. С кафе, атмосферой, но Франция как государство, её политика — всё это было ей чуждо.
— Наталья Евгеньевна была желанным и благодарным гостем Праги, а какие отношения складываются у вас с Прагой?
— Я только начинаю знакомиться с Прагой, быть в ней приятно, и рисовать в ней очень приятно. У Праги особенное лицо.
— Вы как Колумб, открывающий пражский свет?
— Да, сейчас я как Колумб. Мы были с учениками, — а я даю здесь курс рисунка, в Пражском Граде, — рисовали совершенно очаровательную площадь перед дворцом. И будем продолжать наши занятия в этом удивительном городе.
— Вы привезли в Прагу выставку ваших работ. Как вы её охарактеризуете: «это дело всей моей жизни», «то, что мне пока интересно» или «это начало моего пути»?
— Я привёз работы: живопись, графику, гравюры по металлу, в частности офорты. Но главное, я привёз в Прагу свою самую последнюю картину, а это как последний ребёнок в семье — его хочется показывать, говорить о нём.
— Значит, это будут крестины. Пражские крестины новорождённой картины…
— Совершенно верно. Она называется «Сон курильщика». Когда я её задумывал, я не думал ни о каком курильщике. Это просто моя любимая тема — люди, которые собрались вместе и проводят счастливо время: разговаривают, пьют вино, играют на музыкальных инструментах, наслаждаются обществом прекрасных дам. Но когда картина сложилась, я понял, что пожилой бородатый персонаж с сигаретой, с закинутой головой, даже не спящий, а грезящий, которому так хорошо... он всё это себе представляет. Всё окружающее — его сон-мечта. Тут и музыкант играет, и прекрасная дама — без неё ни картина, ни жизнь не были бы полными. Так под конец появилось название — «Сон курильщика».
— Помню эту картину из буклета, её лучезарный зелёный цвет… А вы уже написали свою «Мону Лизу» — свой безусловный шедевр?
— Нет, я ещё буду писать, мои лучшие картины впереди.
— Как журналист (а я знаю, что вы много лет были журналистом) стал художником?
— Живопись всегда была у меня на первом месте. Я всегда ею занимался. А журналистом я стал потому, что надо было зарабатывать на жизнь. Помогло то, что я к этому оказался ещё и способен. В этой профессии надо иметь политическое чувство, чтобы правильно взглянуть на событие и потом точно его описать словами. Здесь опять-таки мне мать очень помогла. Она научила меня работать с текстом. Она была одним из тех редких людей, которые умеют выразить мысль совершенно точно и хорошим русским языком. Она сама была больше чем журналист — она всегда была человеком языка. Я 14 лет отработал в русской редакции на французском радио и многому за это время научился. Но когда появилась возможность заняться одной только живописью, более того — преподавать её, я смог уйти из журналистики. Как я был рад ею заниматься, так же был рад это занятие оставить. Всё-таки моё призвание — изобразительное искусство, и вот уже несколько лет — преподавание.
— Значит, в вашем мире всё прекрасно?
— Не всё в мире искусства розово и гармонично. Иногда в музеях современного искусства такое показывают, что если это искусство, то я занимаюсь чем-то другим. Настоящие художники есть, есть и живые художники, но они неизвестны. Как и я неизвестен. Когда-то это меня волновало, а теперь нет. Я делаю своё дело, и этого довольно.
— Пусть не от идеального, но всё же мирного мира искусства давайте обратимся к миру реальному. Вы в нём присутствуете? Каково ваше мнение о происходящих событиях?
— Я там присутствую постоянно. А вы интересуетесь, конечно, украинскими событиями, какими же ещё. Там растёт ненависть, там убивают. Какова доля ответственности каждой страны, мне трудно сказать, потому что полнотой информации я не располагаю, слишком много дезинформации и пропаганды. Несомненную ответственность несёт условный Путин — назовём так действующий российский режим. С российской территории стреляют, оттуда приходят какие-то боевики. Для меня, русского человека (а я себя всё равно чувствую русским, несмотря на годы, прожитые во Франции, и французское гражданство), это крайне горько. Я не чувствую ответственности или стыда — это не мой режим, мне не за что стыдиться, но горечь есть. По-моему, российская власть больше всего вредит самой России. Да и украинские власти, вся их череда, ничего не сделали для того, чтобы ненависти не было.
— А как вы расцениваете реакцию Евросоюза на украинские события?
— Я знаю Евросоюз только в одной его части — Франции, и могу сказать следующее: французы мало интересуются происходящим на Украине, они почти ничего об этом не знают, журналисты им подают весьма упрощённую информацию в чёрно-белых тонах, и потом у французов свои проблемы, которые их занимают гораздо больше, остальное им мало интересно.
— Можете вы назвать человека — политика или частное лицо, которое пользуется таким авторитетом в мире, что к слову его прислушиваются? Масштаба де Голля или Черчилля.
— Де Голль был авторитетом во Франции, а Черчилль даже и в мире. Сейчас у нас во Франции нет достаточно авторитетного человека, чтобы решать свои внутренние вопросы, не говоря о мировых. Что до авторитетов, можно выстроить ряд современных политиков: Берлускони, Джорд Буш-младший, Саркози, Путин — они очень близки психологически, их объединяет отношение к людям — им явно плевать на людей.
— Но ведь не только политик способен делать историю, и маленький человек порой совершает поступки огромного масштаба. Ваша мама вышла на площадь протестовать против оккупации братской страны, Ян Палах — чешский студент, тоже вышел на площадь и сжёг себя в знак протеста. Это поступки личностей. А где же они теперь, личности? Идёт война, совершенно заурядно идёт война, и все протесты тоже заурядные.
— Я думаю, личности есть, они никуда не делись. Может быть, они теперь занимаются программированием, какими-то высокими технологиями, словом, чем-то другим… У меня ответа на этот вопрос нет.
Беседовала Наталья Скакун
Ярослав Горбаневский — старший сын Натальи Евгеньевны. На Красной площади в 1968 году в коляске был младший — Иосиф.
Фото: Архив языковой школы Czech Prestige