Нас, соотечественников, приехавших в двадцатых числах мая на V Петербургский форум из разных стран мира, конечно же, покупали. В городе входила в свои права весна, было тепло, ветер, гуляющий вдоль набережных и особенно веселящийся на длинных мостах через широкую Неву, был тёплым. Зори сменяли одна другую, дав ночи полчаса. Жёлтые виноградины круглых фонарей бросали на мостовые романтические тени. Улицы назывались тёплыми русскими словами. Дома – почти все – украшены мемориальными табличками с именами, знакомыми из уроков истории, литературы и так далее по списку предметов школьной программы. Нас покупали тем, что показывали нам город, в котором сердце отзывалось практически на всё. Ведь в Петербурге не обязательно родиться. Русскому человеку он родной на подсознательном уровне.
Я, прибывший из Праги, не мог удержаться от сравнений. Первое, что бросалось в глаза – необычайная схожесть Северной Пальмиры с чешской столицей. Общность архитектурного стиля, брусчатка мостовых, река, делящая город на две части, обилие парков и зелени... Но в этой схожести было, конечно, много нюансов.
Град Петра, в отличие от Праги, плоский, равнинный. Купол Исаакиевского собора, который видно практически отовсюду, не случайно служил ориентиром для немецкой артиллерии, обстреливающей Ленинград с Пулковских высот. Прага же лежит совершенно по-другому. Она расстилается по холмам, да и сами улицы Праги, часто ставящие многочисленных туристов в тупик своими переплетениями, отличаются от прямых и чётко спланированных питерских. В Петербурге всё намного шире и длиннее. Мне, привыкшему жить в компактной Праге, сначала казались чудовищными питерские расстояния от пункта А до пункта Б. То, что по питерским меркам находится «в двух шагах», по пражским – где то «в Прчицах».
В Санкт-Петербурге теперь живёт много узбеков, которые работают в основном в сфере торговли и общепита. Большинство мелких продуктовых магазинчиков принадлежит им, как в Праге – вьетнамцам. Похожая ситуация, казалось бы. Но вот почему-то узбеки в Питере прекрасно говорят по-русски и не сидят за прилавками, уставившись в телевизор с передачей на узбекском языке. Некоторые интегрировались настолько, что даже именуются теперь Шуриками, Славками и Кирюхами. И когда в общественном транспорте они ведут разговор по-русски, никто не оборачивается на них, как на диковину. А на каком ещё языке разговаривать в России? Признаюсь, я невольно вспоминал свои первые месяцы жизни в Праге. Месяцы, когда я упорно осваивал чешский язык, очаровавший меня своей архаичной красотой и многочисленными отглагольными существительными. Я учил его целыми днями, смотрел чешское телевидение, читал чешские книжки, погружался в чешскую культуру, но покупать продукты предпочитал в супермаркете. И только уже упакованные и взвешенные. Потому что неоднократно реакцией на мою вежливую, но с акцентом произнесённую просьбу взвесить мне 300 граммов того-то, была кислая мина на лице продавца.
Пробыв в Питере неделю, я вернулся в Прагу. Там в парках ещё цвели тополя, здесь начинали цвести липы. Прогуливаясь под цветущими деревьями, вдыхая сладкий, с детства любимый аромат, я невольно ловил себя на мысли, что Питер стал мне родным благодаря русской литературе, а Прага – благодаря сирени и липам, в которых тоже так много слилось и отозвалось для русского сердца.
Константин Гербеев